Вся мировая философия сознания и связанные с ней психологические науки имеют в своем основании одну древнюю нелепость. Существуют две возможные и взаимоисключающие точки зрения на сознание: религиозно-идеалистическая и научно-материалистическая. Согласно первой душа (сознание) первична и бессмертна. Согласно второй – сознание есть продукт мозга и погибает безвозвратно вместе с ним. Казалось бы, в рамках двузначной логики их невозможно совместить. Но дело тут не в логике, а в не корректном использовании терминологии, которое, по крайней мере, в западной культуре длится уже две тысячи лет, со времен эллинской античности.
Вся мировая философия сознания и связанные с ней психологические науки имеют в своем основании одну древнюю нелепость. Существуют две возможные и взаимоисключающие точки зрения на сознание: религиозно-идеалистическая и научно-материалистическая. Согласно первой душа (сознание) первична и бессмертна. Согласно второй – сознание есть продукт мозга и погибает безвозвратно вместе с ним. Казалось бы, в рамках двузначной логики их невозможно совместить. Но дело тут не в логике, а в не корректном использовании терминологии, которое, по крайней мере, в западной культуре длится уже две тысячи лет, со времен эллинской античности. Но если прояснить смысл понятия «сознание» или «душа», оставаясь в рамках классической логики, то окажется, что обе точки зрения верны.
В современной философии сознания используется такой мысленный эксперимент. Допустим, что имеется изолированный «мозг в колбе», к которому подключены электроды. В соответствие с принципами современной нейрофизиологии, воздействуя электрическими зарядами на определенные области коры этого мозга, можно имитировать в нем образы, ощущения и реакции. А в более совершенном опыте даже симулировать виртуальную реальность для сознания в этом мозге. Возможные сценарии данного мысленного эксперимента используются в философии скептицизма и солипсизма, утверждая следующее: так как мозг в колбе производит и получает точно такие же импульсы, как если бы он делал это, находясь в черепе, и так как эти импульсы являются для мозга единственной возможностью взаимодействовать с окружающей реальностью, то с точки зрения мозга нельзя утверждать, находится он в черепе или в колбе. В первом случае вера обладателя мозга в объективность своих ощущений будет истиной, а во втором — ложной. И так как невоз-можно знать, не находится ли мозг в колбе, следовательно, может быть так, что большинство верований в объективную реальность — ложны.
В таком эксперименте всегда молчаливо подразумевается, что мозг уже был знаком с настоящей реальностью. И поэтому, раздражая его нейронные сети, можно вызвать у него известные ему образы и ощущения – как воспоминания. Такая виртуальная реальность очень похожа на другое состояние мозга, когда он находится в режиме сна. Именно поэтому предполагается, что определенная последовательность импульсов может ничем не отличаться от восприятия какого-то фрагмента физической реальности. Возможно, импульс А вызовет у обладателя мозга образ морского прилива или ощущение запаха розы. Тут важно то, что этот мозг должен быть уже знаком с морским приливом и запахом розы в своем прежнем опыте.
А теперь откажемся от этого молчаливого допущения и представим себе мозг, лишенный всех органов чувств «от рождения». Такой мозг вообще ничего не знает о физическом мире, и правило ассоциаций больше не работает в нем. Мы не в силах представить, чем станет импульс А для такого мозга, ведь ему не с чем сравнивать этот импульс в своем прошлом. Его память будет хранить какие-то иные образы, неведомые в нашем субъективном и общем для нас всех (ведь Вселенная у нас одна на всех!) опыте.
Итак, мы имеем мозг, который даже не догадывается о существовании физической реальности. Не знает он ничего и о собственной материальной природе. Этот мозг есть абсолютный идеалист и солипсист. Он слеп, глух, бесчувственен и вообще никак не ощущает себя. По сути, сознание в этом мозге есть бестелесный бог. И это было бы так, если бы это сознание было чистым Сознанием. Но это сознание знает себя. Сознание, находящееся в абсолютной изоляции этого мозга, должно, по крайней мере, сознавать свое существование. Мышление – это не просто нейрофизиологический процесс (почему бы тогда электрическому току в проводах не быть мышлением?), мышление – это процесс, необходимо осознаваемый носителем процесса. Философ Г. Райл здраво замечает: «Когда мы воспринимаем нечто, мы воспринимает неразрывную связь этого нечто с собою». Мы не просто мыслим, мы при этом сознаем то, что мы мыслим и «слышим» собственные мысли. Мышление в этом смысле не монолог, а – диалог. В каждое мгновение своего бытия мы воспринимаем и мир, и себя одновременно. Мы слышим себя, видим себя, обоняем и осязаем себя, как любое другое существо. И самое невероятное – мы можем убить себя, как постороннее существо. Для чистого сознания все это было бы невозможным.
Этот умозрительный эксперимент с изолированным мозгом приводит нас к очевидному выводу. Тут важно понять раз и навсегда: то, что принято в философии, психологии и любом другом словоупотреблении называть сознанием, есть в действительности само-сознание. Всякий раз, когда мы говорим о сознании, мы подразумеваем сознание, которое знает себя, т.е. самосознание. Это может показаться на первый взгляд терминологической казуистикой: ведь как вещь не назови, она от этого не изменится. Но это не так.
Присваивая одному феномену имя другого, мы тем самым делаем безымянным этот второй феномен. На онтологическом уровне, называя фактическое самосознание сознанием, мы игнорируем и теряем в своем анализе то, что действительно является сознанием. Человек, который когда-либо размышлял о природе своего «я», знаком с ощущением, что в классической общепринятой теории чего-то не хватает. Это чувство вполне выражено фразой Мамардашвили: «Всякий, кто глубоко занимается сознанием, входит в сферу парадоксальности, к которой невозможно привыкнуть».
И вот что говорит по этому поводу С. Прист: «Я есть индивидуальность, осознающая саму себя». Вот я смотрю на внешний для меня мир. Сознаю ли я при этом свое существование? Сознаю ли я самого себя, разглядывая книжку с пьесами Шекспира? Очевидно, да. А теперь я обращаюсь в рефлексии к собственным чувствам и мыслям, абстрагируясь от внешнего мира. Быть или не быть, спрашиваю я себя. Сознаю ли я себя при этом? Очевидно, опять – да. Так что есть Я? Это сознание или самосознание? Если то, что мы называем своим Я, есть сознание, тогда что мы оставляем на долю самосознания? Некое удвоение нашего Я? Чтобы избежать этого абсурда, Гуссерль, много и охотно рассуждавший о природе личности, поспешил заявить, что он не обнаруживает в интроспекции никакого второго Я. Есть лишь одно Я.
Если бы то, что мы называем сознанием, не сознавало бы себя в каждом своем проявлении, т.е. если бы оно не было самосознанием, то чем бы оно было? Очевидно, компьютер не осознает себя. Можно ли в таком случае происходящие в нем процессы, имитирующие мышление, назвать чистым сознанием? Но тогда нет никакой материи и духа, физического и ментального. И весь этот дуализм, построенный на их противопоставлении, есть миф, вымысел, издержки словоупотребления. И прав Витгенштейн, утверждавший, что все философские проблемы есть проблемы языка. Электричество есть разновидность энергии, а энергия уже не является веществом. Собственно, никто не знает, что такое энергия (как никто и не знает, что такое вещество, и связь массы этого вещества с энергией еще больше запутывает их между собой). А закон сохранения энергии, если задуматься, есть проявление чего-то вечного, абсолютного, божественного. Именно Энергию (Огонь) Гераклит называл первоначалом Логоса, за которым находится София.
С древних времен известна триада человеческой сущности: тело, душа и дух. Так вот, душа – это и есть, выражаясь языком современной психологии, самосознание. Что же есть дух? Это – чистое Сознание. И тут нет недостатка в других терминах: Брахман (тождественный Атману), безликое Дао, София, Святой Дух, Абсолют, Единое, феноменологический Дух, Мировая воля… И все они отсылают нас к одной и той же интуитивной сущности, которая находится в каждом из нас и вместе с тем довлеет над всей Вселенной. Это – одно-единственное на всех нас и нашу общую Вселенную Я.
Вот я, обладающий самосознанием (душой), могу указать пальцем на любое другое существо и сказать: «оно». А затем я могу точно так же указать пальцем на себя и сказать: «я». Но это – не Я. Это еще одно Оно. Нет никакой принципиальной разницы между тем, как я говорю о ком-то постороннем, и тем, как я говорю о себе самом. Я могу рассказать вам историю чужой жизни или рассказать историю своей жизни. Разница будет лишь в местоимениях. Но в остальном две повести, рассказанные мною о себе и ком-то другом, не будут иметь принципиальных различий. Психолог Дж. Сёрл по этому поводу замечает: «То, к чему мы пытаемся придти при изучении других людей, есть точка зрения именно от первого лица. Когда мы изучаем его или ее, то мы изучаем меня, который есть он или она».
Более того. Именно это свойство нашей психики с первого же мига своего рождения жить в самоотчуждении в статусе души-самосознания позволяет нам воспринимать свою жизнь как постороннюю, а затем уж воспринимать чужую жизнь как свою собственную. На этом основана вся литература и вообще цивилизация. Если Софокл рассказывает нам трагедию Эдипа через сопереживание, то и мы воспринимаем ее лишь в той мере, в какой проецируем Эдипа на самих себя. Безусловно, я привязан к этому телу, к этому мозгу и к его памяти. Мои ощущения и мои воспоминания — это только мои ощущения и мои воспоминания. Но точно так же, как я чувствую каждое свое физическое движение, я сознаю каждый акт своего сознания. Я осознаю себя как нечто постороннее. То, что я называю своим сознанием, есть самосознание. То, что я называю своим Я, есть Оно.
Что же происходит при рождении каждого из нас? Сознание – Я (Дух) осознает себя в акте рождения и в тот же миг становится самосознанием – Оно (душой). Парадоксальность, о которой говорил Мамардашвили, вполне выражается в следующем заявлении: НЕ МАТЬ РОДИЛА МЛАДЕНЦА, МЛАДЕНЕЦ РОДИЛ МАТЬ, ВЕСЬ МИР И САМОГО СЕБЯ. Именно в этот миг Сознание услышало себя, ощутило себя, узнало себя, и отныне до самой своей смерти эта душа обречена в каждом акте своего бытия знать себя как нечто постороннее и смертное. Именно в этом заключается то удвоение Я, которое мы обнаруживаем в рефлексии и которое очень не нравится Гуссерлю.
Детский вопрос: «Кто есть я и почему я – это я, а не кто-то другой?» — получает простой и парадоксальный ответ. Нет никакой бессмертной души, но есть бессмертный Дух. В бесчисленных актах самоосознания этот Дух порождает бесчисленное множество душ. Эти души накапливают индивидуальную память, которую мы называем личностью. Каждый психолог вам скажет: если разрушить память, личности не станет. Личность – это Оно. Мы не вправе говорить о Я, потому что это Я находится вне нашего языка.
Язык, которым мы мыслим весь этот мир и самих себя, обладает одним фундаментальным свойством: мы всегда находимся внутри этого языка и не способны выйти за его пределы. Математически это выражается в том, что невозможно дойти до конца бесконечности, хотя математики и придумали теорию кардиналов, но получилась глупость, состоящая из череды бесконечностей. Чему равна бесконечность, умноженная на бесконечность? Какой-то новой бесконечности? Но это не приближает нас к границе языка. Можно сказать иначе. Язык – Логос тождественен Вселенной. То, что физики называют глобальным горизонтом Вселенной (включая сюда и сингулярность Большого взрыва как нулевую точку отсчета), есть граница этого Языка – Логоса. Невозможно даже мысленно выйти за горизонт нашей Вселенной, как из дома, чтобы взглянуть на нее «снаружи». Снаружи никакой Вселенной нет. Именно поэтому многим из нас так не нравится теория Большого взрыва, которая как будто предполагает пространственно-временной порог, за которым есть еще что-то. Не нравилась она и блаженному Августину. «Зачем спрашивать, что было тогда, до сотворения мира? Когда не было мира, не было и тогда!»
Пожалуй, ближе всех в древности к пониманию языковых границ пришел Лао-цзы. Его великая книга «Дао де цзин» начинается именно с таких слов: «То, что можно назвать Дао, не есть истинное Дао». И далее: «Есть Бесконечное Существо, которое было прежде Неба и Земли. Как оно невозмутимо, как спокойно! Оно живёт в одиночестве и не меняется. Оно движет всем, но не волнуется. Мы можем считать его вселенской Матерью. Я не знаю его имени. Я называю его Дао».
Дао — буквально «путь», в даосизме — бытие и изменение Вселенной в самом общем смысле. Безличностная сила, воля Вселенной, которой должен соответствовать порядок всех вещей в мире. Истинное Дао – вне языка, вне самосознания, вне Вселенной. Это – Я. Чистое Сознание. Энергия (Огонь), воспринимаемая нашим самосознанием как физическое вещество во времени-пространстве.
Итак, все начинается с невероятного акта рождения самосознания-души из… ничего, поскольку Сознание находится вне языка и в этом смысле есть ничто, небытие для нас. Имеется младенец, который родил себя сам. Как пишет по этому поводу Фромм: «Проходит несколько месяцев, прежде чем младенец вообще начинает воспринимать других людей как других и становится способен реагировать на них улыбкой, но лишь через годы он перестанет смешивать себя с миром. До тех пор ребенок проявляет специфический, свойст¬вен¬ный детям эгоцентризм». Этот младенец родил весь мир, и совершенно естест¬венно то, что он воспринимает этот мир как продолжение самого себя, как продукт собственного автономного самосознания. Когда он перестанет смешивать себя с этим миром, поняв, что другие самосознание совершенно независимы от него и являются точно такими же владельцами этого мира, он задастся потрясающим вопросом: «Кто есть я? И почему я – это я, а не кто-то другой?»
Тут уместно процитировать Г.Райла: «Местоимения вроде «ты» или «они» не несут в себе ничего таинственного, тогда как в Я чувствуется тайна. Таинственность эта связана с тем, что чем более ребенок старается ткнуть пальцем в то, что обозначается словом Я, тем менее ему это удается. Удается схватить только фалду его сюртука, а само Я всегда ускользает. Как тень от собственной головы, Я никак не дает через себя перепрыгнуть. И при этом Я никогда не убегает далеко; а иногда даже кажется, что оно вообще не опережает своего преследователя. Ему удается стать неуловимым, расположившись внутри самих мускулов своего преследователя. Оно оказывается столь близким, что его даже не ухватишь рукой». Именно это чувствует ребенок. И это парадоксальное предчувствие сопровождает нас всю жизнь. И тогда интуитивный образ Бога, хранителя нашей души, начинает брезжить перед нами.
Так называемое «онтологическое доказательство существования бога» основывается как раз на том, что каждый человек имеет интуитивное представление о боге. И это действительно так. Самосознание без ее носителя Сознания невозможна. Мы носим в себе готовую идею того, что находится в основе нашей души. Это Я присутствует в каждом из нас и в каждом животном, самосознание которых реализовалось в более или менее примитивной форме души. Взгляните в глаза своей собаки или кошки, и вы ощутите странное родство с этим существом. В нас один и тот же Святой Дух. Но этот Святой Дух не имеет никакого отношения к тому человеческому богу, которому поклоняются в храмах, синагогах, мечетях и ашрамах. Этот Святой Дух бесчеловечен в высшем смысле этого слова. Он – вне нашего языка, вне нашей человеческой диалектики, по ту сторону добра и зла, за глобальным горизонтом Вселенной, позади сингулярности Большого взрыва.
Мы ощущаем в себе присутствие этого Сознания, но любая попытка обратиться к нему в рефлексии автоматически ставит нас перед самосознанием. Можно сказать, что Сознание есть, пока мы на него не смотрим, но оно исчезает, когда мы хотим взглянуть на него. Это стремление подобно попытке так быстро обернуться вокруг себя, чтобы увидеть собственный затылок. Принято считать, что изображение змеи, кусающей свой хвост, пришло к нам из Древнего Египта. Этот символ вечности принято называть «уроборус» (др.-греч. , букв. «пожирающий хвост»). По другой версии это – «абра-кадабра» — «одно-в-одном». Она служит символом девиза: Познай самого себя. Но для змеи (и всех нас) желание поглотить самую себя – бессмысленное занятие. И раньше всех это понял Гаутама, утверждавший в сво